info@i-eeu.ru
Выступление Эммануэля Макрона на совещании французских послов
Я много колебался перед тем, как прийти сюда сегодня, чтобы произнести эту речь перед вами. Несмотря ни на что мне хотелось следовать традиции, но я сомневался, не лучше ли было остаться на саммите «семерки», который недавно подошел к завершению. Я боялся быть не на высоте тех результатов, которых нам с вами удалось коллективно добиться. В любом случае, мне кажется, что время, проведенное с вами перед той работой, которую вам предстоит проделать, все равно имеет значение. Прежде всего, мы уже в третий раз встречаемся с вами в этом формате, и эта встреча особенно важна с учетом преемственности, саммита «семерки», который состоялся во Франции.
Прежде всего, мне хотелось бы сказать, что его успех — это ваш успех. Это успех дипломатов, которые организовали его, парламентариев, которые обеспечивали его сопровождение, команд многих министерств, которые проявили большой профессионализм в этой работе. Относительная неудача, отсутствие достаточных подвижек — все это коллективно ложится на нас, глав государств и правительств. Как бы то ни было, во всем этом есть доля настоящего успеха, которого удалось добиться французской команде, вашей команде. И мне сегодня хотелось бы искренне поблагодарить вас за это. Многомесячная подготовка в секретариате президента, работа всех министерств, обеспечение безопасности мероприятия, его эффективная организация, подключение всех сил государства и депутатов — все это позволило сформировать должный образ Франции и — впервые за долгое время — провести саммит семерки в спокойной обстановке. Я считаю, что это было полезно. Только будущее может сказать, стал ли он настоящим успехом: мы увидим, получится ли закрепить полученные на нем результаты. В любом случае, я уже сейчас могу сказать, что то, что было сделано — это ваше достижение, и что это успех.
Я также считаю, что этот саммит стал последовательной частью нашей стратегии, которая заключается том, чтобы вернуть Францию в центр дипломатической игры — я вернусь к этому чуть позже — и является продолжением того, о чем я говорил вам на протяжении двух лет. Перед тем, как прийти сюда на встречу с вами я перечитал за последние дни два моих прошлых выступления перед послами. Они всегда опираются на следующий триптих: безопасность, суверенитет и влияние. Он, безусловно, остается в силе, и вся проделанная за последние два года работа в сфере борьбы с терроризмом и всех прочих областях дает все более ощутимые результаты. Мне кажется, что стратегия, которую мы реализуем на протяжении двух лет, является последовательной, что, кстати говоря, проявилось и на недавнем саммите. Эти выступления также подтолкнули меня к тому, чтобы быть скромнее, поскольку многое из того, что мы планировали еще два года назад, до сих пор находится в работе, и многое из того, что мы озвучивали два года назад, к сожалению, до сих пор остается в силе, будь то Сахель, кризис в Ливии и прочее.
При всем этом меня поразила одна вещь, которой мне хотелось бы поделиться с вами перед тем, как вдаваться в детали. Все увязано друг с другом. Премьер-министр чуть позже будет говорить с вами о преобразованиях, которые были осуществлены во Франции правительством, и их смысле, а также связях с дипломатической деятельностью. Меня каждый день поражает то, что для нас как граждан ваша работа становится все важнее. Я думаю, что в этом заключается душа нашей страны, однако перемены в мире тоже способствуют этому. К сожалению, мы видели в нашей стране (и осуждали это), как представители государства оказались под ударом из-за подписания торгового соглашения с Канадой. Наша страна ощущает гордость, когда мы принимаем весь мир и добиваемся ощутимых результатов, как вчера. Я убежден, что отношение к миру во многом определяет нацию. Поэтому мне хотелось бы рассматривать нашу дискуссию не как какой-то изолированный элемент, а как логичную часть того, что мы делаем. Речь идет о социальных, экономических и климатических вопросах — все это тесно связано между собой.
Поэтому в первую очередь мне бы хотелось поделиться с вами своего рода общей картиной мира и его проблем, а также очертить в этой связи наши приоритеты. Дело в том, что именно они должны определять нашу работу во Франции, в Европе и на международной арене. Мы все живем в одном мире, и, как вы знаете еще лучше меня, международный порядок переживает небывалые потрясения. Если позволите, я бы выделил большое потрясение, которое, без сомнения, наблюдается впервые в нашей истории практически во всех областях и отличается поистине историческими масштабами. В первую очередь, это геополитические и стратегические преобразования и перестановки. Мы определенно являемся свидетелями конца западной гегемонии в мире. Мы привыкли к международному порядку, который полагался на западную гегемонию с XVIII века. Эта гегемония была, видимо, французской в XVIII веке благодаря Просвещению, безусловно, британской в XIX благодаря промышленной революции и, логично, американской за счет двух мировых конфликтов, а также экономического и политического доминирования этой державы. Все меняется. Ситуация серьезно изменилась из-за ошибок Запада в ряде кризисов, из-за решений Америки на протяжении нескольких лет — они, кстати говоря, начались не с нынешней администрацией. Все это заставляет задуматься об определенных последствиях в конфликтах на Ближнем Востоке, а также переосмыслить военно-дипломатическую стратегию и даже составляющие солидарности, которую мы считали нерушимой и вечной. Она была сформирована в четко определенные геополитические моменты, которые, кстати, с тех пор претерпели изменения. Далее, нужно отметить появление новых держав, значение которого мы долгое время недооценивали. Прежде всего, речь идет о Китае, а также о российской стратегии, которая, нужно сказать, реализуется последние годы с большим успехом — к этому я тоже вернусь чуть позже. Индия тоже набирает силу и становится не только экономической, но и политической державой, которая рассматривает себя как настоящее государство-цивилизацию. Она не только изменила международный порядок и заявила о себе в экономике, но и переосмыслила политический порядок и связанные с ним представления. Она проявила гораздо больше сил и вдохновения, чем есть у нас. Посмотрите на Индию, Россию и Китай. Ими всеми движет гораздо более сильное политическое вдохновение, чем есть сегодня у европейцев. Они смотрят на мир с настоящей логикой, настоящей философией и представлениями, которые мы потеряли в определенной степени. Все это очень сильно изменило расклад и смешало карты. Я также имею в виду подъем Африки, который подтверждается с каждым днем и тоже ведет к масштабным перестановкам. Позднее я подробнее остановлюсь и на этой теме.
В рамках этих больших перемен мы сталкиваемся с геополитическими и военными потрясениями. В нашем мире растет число конфликтов, и я вижу два основных фактора риска. Первый заключается в том, что конфликты приводят к растущему числу жертв среди мирного населения, тогда как их природа меняется. Взгляните на театры боевых действий по всему миру. Второй момент, это растущая дикость. Порядок, в котором мы были уверены и на который опирается наша организация, исчезает. Участники отказываются от договоров по контролю вооружений, которые существуют с окончания холодной войны. Все это должно вызывать у нас серьезные вопросы. Прежде всего, нам нужно понять, что наши привычки и данности больше не имеют смысла. Далее, мы должны задуматься о нашей собственной стратегии, потому что две страны, у которых сегодня есть настоящие карты на руках — это США и Китай.
Нам предстоит сделать выбор насчет этой великой перемены, великого перелома: будем ли мы младшими союзниками той или другой стороны? Или чуть-чуть одного и чуть-чуть другого? Или же мы будем пытаться вести свою собственную игру и оказывать влияние?
В настоящий момент мы переживаем небывалый кризис рыночной экономики. Мне кажется, что этот кризис не менее важен, чем то, о чем я сейчас говорил, и даже накладывается на него. Эта рыночная экономика, которая была придумана в Европе и для Европы, постепенно сбилась с пути за последние десятилетия. Прежде всего в ней произошла глубокая финансизация. Лежавшая в основе сформированного нами равновесия рыночная экономика — в некоторых теориях отмечалась даже социальная рыночная экономика — стала экономикой накопительного капитализма. В ее рамках финансизация и технологические преобразования привели к большому сосредоточению богатств в руках «чемпионов», то есть талантливых людей в наших странах, а также добившиеся успехов в глобализации больших метрополий и стран. Как следует из теории сравнительных преимуществ, и в соответствии с тем, что мы все старательно учили, рыночная экономика до недавнего времени обеспечивала распределение богатств и прекрасно работала на протяжении десятилетий, добившись небывалого в истории человечества свершения: сотни миллионов людей по всему миру смогли выбраться из бедности. Теперь процесс обратился вспять и ведет к неравенству, с которым больше нельзя мириться. Мы ощущаем это в нашей экономике. Франция очень остро переживала это за последние месяцы, но все это существует уже не первый год, причем по всему миру. Эта рыночная экономика формирует небывалое неравенство, которое приводит к глубоким переменам в нашем политическом порядке. В первую очередь, пошатнулась сама легитимность этой экономической организации. Как объяснить гражданам, что организация — хорошая, если они не находят в ней свое место? Кроме того, все это ставит под вопрос равновесие наших демократий. Дело в том, что с XIX века мы живем в сбалансированной системе, в которой личные свободы, демократические структуры и стабильный рост среднего класса с рыночной экономикой были своего рода треногой, удерживающей наш прогресс. Если средний класс, который представляет собой ядро наших демократий, больше не видит себя в них, у него возникают сомнения и вполне понятная тяга к авторитарным режимам, нелиберальным демократиям или критике экономической системы. В любом случае, речь идет о масштабных сменах парадигмы, о которых мы не задумывались до недавнего времени. Этот кризис может привести к закрытиям: некоторые проводят их, но Франция не стала делать этого весной 2017 года. Как бы то ни было, соблазн все еще есть. Именно поэтому нам следует хорошо задуматься о пересмотре равновесия в этой системе, которая касается не только Франции, но и Европы и всего мира. Нужно понять, как мы можем добиться открытости — я считаю ее необходимой и полезной для нашей страны, соответствующей нашим ценностям и ДНК — обретя при этом в ней должную часть контроля. В конце концов, то, что сторонники Брексита предложили британским народам, звучало очень правильно: возвращение контроля над нашими жизнями, нашей нацией. Мы должны понимать это и уметь действовать в рамках открытой нации. Возвращение контроля. Прошло то время, когда гражданам описывали блага переноса производства. Все это в порядке вещей, так будет лучше для вас. Рабочие места уйдут в Польшу, Китай и Вьетнам, а вы получите… Лично я уже не могу это объяснить. Другими словами, мы должны найти средства, чтобы заявить о себе в глобализации, а также переосмыслить международный порядок. Я осознаю масштабы того, о чем говорю, и понимаю, что все это не случится за день. Но я убежден в необходимости такого мышления и инициативы на уровне Франции и Европы. В противном случае мы рухнем.
Третья большая перемена, которую мы наблюдаем в современном мире, это, без сомнения, технологическая революция. Это небывалое явление. Интернет, социальные сети, искусственный интеллект… Это в первую очередь небывалая глобализация ума, набравший невероятную скорость технический прогресс. В то же время это глобализация представлений, эмоций, насилия, ненависти, это вносит большой вклад в одичание мира, которое мы наблюдаем каждый день. Это касающееся наших демократий глубокое антропологическое преобразование, а также новое пространство, которое формируется на наших глазах и требует переосмысления правил, находящийся на этапе становления международный порядок. Я уверен, что эта технологическая революция ведет не только к экономическому, но и антропологическому дисбалансу. Нам нужно осмыслить его и принять соответствующие меры. В противном случае у нас будет порывистая дипломатия, которая рискует быстро стать несостоятельной. Стоит отметить, что другие поняли это раньше нас. И сделали это инструментом дестабилизации демократий и влияния.
Наконец, поговорим о большом экологическом преобразовании. Я убежден, что его темпы только растут. Мы осознали это еще несколько лет назад, и Франция проводила активную экологическую дипломатию, результатами которой стали Конференция по климату в Париже и парижские соглашения. Мы видим, что этот вопрос сегодня набирает обороты, будь то потепление климата или борьба за биологическое разнообразие. Все укоряется, потому что последствия нашего коллективного бездействия в прошлом сегодня проявляются в наших обществах, экономиках и по всему миру. Все укоряется, потому что наши граждане в гораздо большей степени осознают ситуацию и требуют от нас действий. Все укоряется, потому что последствия этой большой перемены у нас перед глазами каждый день. Эти последствия представляют собой настоящие геополитические кризисы. Изменение климата, масштабные экологические потрясения ведут к серьезному нарушению регионального баланса, к масштабным миграционным явлениям. Они уже ускорили большие демографические изменения, которые выводят из равновесия мир. Вам все это известно. Но я думаю, что нам следует поставить все это в перспективу не просто для констатации фактов, а чтобы понять, как нам правильно действовать в данный момент.
Слова — это одно, но какую роль мы будем играть? Мы можем быть зрителями, комментаторами. И я могу остановиться на том, что уже сказал. И заявить, что мы продолжим те же действия во Франции и ту же дипломатическую работу. Это стратегия осторожности и сохранения привычек, потому что можно продолжить идти по этому пути, не считая его осторожным. Вне зависимости от того, о ком идет речь, предпринимателе, дипломате, министре, президенте, военном, любом человеке в этом зале, если мы продолжим действовать, как раньше, то окончательно потеряем контроль. А это будет означать исчезновение. Я могу с уверенностью вам об этом заявить. Нам известно, что цивилизации исчезают, как и страны. Европа исчезнет вместе с распадом этой западной эпохи, и мир будет выстраиваться вокруг двух больших полюсов: США и Китая. У нас будет выбор между доминированием двух сил. Мы можем сделать вид, что обо всем забыли. Мы прекрасно умеем это делать. Мы уже очень давно поступаем так по многим вопросам. Мы скажем, что у нас есть суверенитет. Мы будем бороться за сохранение рабочих мест в стране с помощью шатких компромиссов с группами, над которыми мы уже совершенно не властны. Мы попытаемся провести экологическую политику в стране и на континенте, но для нее будет уже слишком поздно, поскольку ситуация выйдет из-под контроля. Это путь большого падения.
Существует другая стратегия: приспособление. Она заключается в следующем: нужно двигаться быстрее в меняющемся мире. Мы попытаемся принять какие-то туманные меры по экологии, но нам нужно приспосабливаться к ускоряющемуся порядку, проводить реформы просто для того, чтобы нагнать других, не пытаясь на самом деле ничего изменить и ни на что повлиять. Это промежуточный сценарий, который, как мне кажется, приведет нас к тому же результату, но при этом еще вызовет резкую реакцию, отторжение населения, потому что наша страна не любит приспосабливаться. Мы не хотим менять мир, чтобы нам не пришлось приспосабливаться, ведь мы не любим это делать.
Я считаю, что цель Франции в соответствии с необходимостью настоящего времени состоит в том, чтобы повлиять на мировой порядок с имеющимися у нее на руках картами, не уступать року, а попытаться построить новый порядок, в котором нашлось бы место не только для нас, но и для наших ценностей и ключевых интересов. Я верю только в смелую стратегию, стратегию риска. Это означает, что не все, что мы делаем и сделаем, обязательно окажется успешным. Найдется немало комментаторов, которые скажут, что в определенные моменты это не работает. Это не важно. С учетом всего упомянутого, отказаться от попыток сегодня равносильно смерти. Отважная и дальновидная стратегия в том, чтобы попытаться найти в нынешних условиях то, что является глубинной чертой французского духа, и переосмыслить коренные основы европейской цивилизации. Мне кажется, что именно такой должна быть задача нашей страны в нашей европейской и международной стратегии. Французский дух — это дух сопротивления и стремления к всеобщности. Дух сопротивления означает нежелание поддаваться року, приспособлению, привычкам. Он означает, что если что-то несправедливо, мы можем принять меры, поэтому что даем себе средства, чтобы стать сильнее, проводим для этого экономические реформы, наращиваем экономическую и производственную мускулатуру. Нужно менять вещи, не поддаваясь окружающему порядку, вернуть наши истинные ценности. Я считаю, что Европа всегда характеризовалась настоящим гуманизмом, который проходит красной нитью через нашу судьбу. Я говорю об этом, потому что это уже не считается очевидным фактом. Если мы продолжим двигаться по пути к обвалу и рассматривать мир, так как я это описал, европейский гуманизм исчезнет. США находятся в западном лагере, но не несут в себе того же гуманизма. Они иначе относятся к вопросам климата, равенства и общественного равновесия. Существует примат свободы, который глубоко характеризует американскую цивилизацию и объясняет наши отличия, несмотря на прочные союзнические связи. У китайской цивилизации, мягко говоря, несколько иные коллективные предпочтения и ценности. Мы — единственное геополитическое пространство, которое поставило человека с большой буквы Ч на центральное место в своем проекте в эпоху Возрождения, Просвещения и всякий раз, как нам приходилось переосмыслить себя. Мне кажется, что с учетом этих потрясений, именно в этом заключается проект, который является нашим и должен вновь им стать. Он предполагает требования по отношению к нам самим и к другим по ключевым экономическим, промышленным и климатическим вопросам. Необходимо также переосмысление образовательного, производственного, социального и экологического проекта в нашей стране. Именно это мы сейчас пытаемся сделать, но мы не сможем сделать это в одиночку, поскольку, хотя социализм в историческом плане действительно не работает в одной взятой стране, гуманизм в одной взятой стране тоже не продержится долго. Нам нужно растить плоды в Европе и на международной арене. Именно здесь должна проявиться последовательность нашего проекта. Именно гуманизм лежит в основании плана правительства. Речь идет о новых усилиях в гуманитарной сфере на основании проекта в образовании, социальной сфере и здравоохранении. Нужны реформы, которые позволят нам получить настоящий производственный проект и провести необходимый переходный процесс в экологии. Я глубоко уверен, что мы должны руководствоваться именно этими целями.
Я принимаю мою роль в этой коллективной работе и осознаю незавершенность моих заявлений по этому вопросу. Как бы то ни было, нам нужно воссоздать на этой основе коллективный нарратив и представления. Именно поэтому я убежден, что наш проект следует признать проектом европейской цивилизации. Проект европейской цивилизации не может продвигать вперед ни католическая Венгрия, ни православная Россия. Мы же отдали инициативу двум этим лидерам. Я говорю об этом с большим уважением. Послушайте выступления в Венгрии или России: у этих проектов хватает различий, но они несут в себе культурную и цивилизационную жизненную силу, которую я лично считаю ошибочной, но вдохновляющей. Поэтому нам нужно найти с помощью европейского проекта, который я также считаю глубоко французским проектом, вдохновляющую силу для нашего народа. Это дух Возрождения, дух Просвещения. Это глубинный дух французского гуманизма, который мы несли вперед и осмысливали, и который нам теперь предстоит переосмыслить. Что это означает? Это означает, что часто упоминаемые нами темы не должны быть исключительно техническими вопросами. Они должны способствовать формированию представлений, настоящего цивилизационного проекта, в самом центре которого вновь стоит человек. Разумеется, я осознаю масштабы такого проекта, но считаю важным поделиться с вами моими убеждениями, потому что именно это должно питать наши действия и пространство на каждодневной основе. В рамках наших новых альянсов этот проект, безусловно, подразумевает требования с точки зрения человеческого достоинства. Те, кто сегодня с угрозой для жизни защищают по всему миру право на свободу, смотрят в нашу сторону. Когда я говорю о европейском цивилизационном проекте и французском проекте, я хочу сказать именно это. Мы вновь нащупали суть этого требования по всему миру без ущерба для суверенитета любой страны.
Необходимо защищать силу и жизнеспособность прав человека, которые ослабли за последние годы. Мы пришли к тому, что Дэвид Милибэнд назвал на одной из недавних конференций эпохой безнаказанности. 20 лет назад мы бы сказали, что права человека это процесс неостановимый и что все автоматически должны прийти к демократии и тем же ценностям, что и мы. Взгляните, в какой ситуации мы сейчас оказались. В ряде стран, в том числе и в Европе, наблюдается регресс прав и независимости правосудия, угрозы для правозащитников. Взгляните, какая ситуация складывается повсюду в местах боевых действий. В таких условиях на нас лежит обязанность — я верю в наши силы — оживить дух Просвещения, то есть выдвигать новые требования в сфере прав человека для повсеместной защиты наших демократий и ценностей. Нужно бороться с безнаказанностью, защищать мирных жителей и гуманитарных работников в местах боевых действий, обеспечить повсюду безопасность правозащитников, внести вклад — как мы сделали несколько недель назад — в формирование интернета, который уважительно относится к демократии, свободам и равновесию. Как бы то ни было, защита европейской цивилизации и продвижение этой цели у нас и в мире предполагают в наших основополагающих дипломатических действиях образовательные, климатические и демократические устремления, переосмысление глубинного равновесия рыночной экономики — чем мы уже начали заниматься — и культурный проект, который является сердцевиной этой программы и этого духа. Для этого мне бы хотелось, чтобы в ближайшие месяцы и в продолжение того, что делается на протяжении вот уже двух лет, мы могли бы действовать по пяти приоритетным направлениям. Я не стану охватывать все геополитические поля и все темы. Не сердитесь на меня и не думайте, что молчание означает отсутствие интереса. Коллективное равновесие заслуживает пристального внимания, причем, боюсь, уже слишком давно. Таким образом, хочу еще раз подчеркнуть, что этот список не является исчерпывающим, однако существует пять важных вещей, которые мне хотелось бы вам сказать после краткого объяснения того, как я вижу этот мировой порядок и нашу задачу в этих условиях.
Я искренне верю, что для достижения данной цели в нынешнем беспорядке нам нужно играть нашу роль, роль державы равновесия. Быть державой равновесия, значит, действовать в соответствии с нашим статусом великой экономической и промышленной державы, пусть даже за последние десятилетия у нас были потери по многим аспектам. Нам нужно вернуть упущенное, и мы должны это сделать, чтобы остаться такой державой. В этом суть нашей национальной и европейской программы, и мы по-прежнему остаемся военной и дипломатической державой. Мы, безусловно, становимся первой европейской армией с точки зрения утвержденных инвестиций по военной программе, качества наших солдат и привлекательности нашей армии. Сегодня ни у кого в Европе нет таких сил, и никто не принял решение о таких стратегических и людских инвестициях. Это важнейший момент в плане влияния. Мы также остаемся великой дипломатической державой, постоянным членом Совета безопасности, занимаем центральное место в Европе и во многих коалициях. Но когда я говорю, что мы должны быть державой равновесия, это означает, что у нас должны быть определенная свобода игры, мобильность, гибкость. Мы как держава ни на кого не равняемся. Я хочу особо это подчеркнуть. У нас есть союзники, мы — европейцы и должны работать с нашими европейскими партнерами и уважать их. У нас есть союзники в каждом регионе мира и важный союзник в лице США в стратегическом и военном плане. Тем не менее, если говорить просто, мы не та держава, которая непременно считает врагов наших союзников нашими врагами и запрещает себе говорить с ними. Я считаю, что в этом сила Франции. У нас должна быть наша собственная стратегия, потому что эта стратегия стоит на службе наших интересов и нашей эффективности в мировом сообществе, как показали последние недели и последние дни.
Мы должны играть роль державы равновесия в крупнейших кризисах и конфликтах. Сейчас не буду перечислять их все. И поговорю только об одном: Иране. Мы видели это в последние дни в Биаррице, создав необходимые условия для снятия напряженности. Министр иностранных дел и министр экономики и финансов активно участвуют в этом процессе и провели за два дня прекрасную работу — после нескольких недель и даже месяцев инициатив — чтобы не просто повлиять на ситуацию, а создать условия для снятия напряженности и поиска решения. Что касается Ирана, как всем нам известно, Франция не была инициатором СВПД. Она даже оправданно ужесточила его условия в 2015 году. Но после подписания договора мы оказались в такой ситуации. Его инициатор решил выйти из него, а возникшие между нами разногласия могут привести к эскалации в регионе с ужасными результатами. Я считаю, что наша роль в конфликте подобного рода заключается в том, чтобы обеспечить последовательность великих держав. Именно это мы сделали в ходе саммита G7, выделив два четких посыла, которые были впервые приняты всеми.
Никто за столом G7 не хочет, чтобы у Ирана когда-либо было ядерное оружие, и все выступают за стабильность и мир в регионе. Это означает, что все воздержатся от действий, которые могли бы угрожать этому миру и безопасности. С другой стороны, мы приняли меры для того, чтобы активнее вовлечь Иран в переговоры и избежать эскалации в связи с отсутствием диалога двух главных сторон. Мы добились первых результатов. Они хрупки, и на их счет следует проявить предельную осторожность, но они позволяют наметить путь в двусторонних переговорах с Ираном с возможностью экономических и финансовых компенсаций, а также дополнительных требований. Они позволяют — по крайней мере, в краткосрочной перспективе — добиться снижения напряженности и создать условия для полезных встреч. Мы сделали это при поддержке наших европейских партнеров, и в полной мере играем роль державы равновесия. Для того чтобы эффективно играть эту роль в ключевых конфликтах или так, как мы это сделали за столом «семерки», нам нужно, если так можно сказать, очертить такую форму необходимой независимости нашей дипломатии и стратегической автономии, которая предполагает глубокое переосмысление отношений с рядом держав. Я знаю, что, как сказали бы некоторые иностранные теоретики, у нас тоже есть глубинное государство. Поэтому бывает, что президент Республики делает некие заявления, отправляется в поездки и что-то говорит, но тут возникает коллективная тенденция: «Он это говорит, но мы-то знаем правду и продолжим делать то, что делали всегда». Рекомендую вам не идти по такому пути. Прежде всего, он неэффективен с коллективной точки зрения, поскольку дискредитирует слово президента Республики и, следовательно, слово всех тех, кто его представляют. Но самое главное в том, что он лишает нас возможности действовать.
В переосмыслении ключевых отношений стоит в первую очередь отметить отношения с Россией. Я знаю, что многие из вас в своей карьере вели дела, в которых все подталкивало вас к недоверию к России, причем иногда справедливо. После падения Берлинской стены мы выстраивали эти отношения в недоверии из-за череды недопонимания. Я подхожу к пересмотру этих отношений без капли наивности. Но мне хотелось бы подчеркнуть несколько очевидных фактов. Мы находимся в Европе. Как и Россия. И если мы не сможем в какой-то момент сделать что-то полезное с Россией, то останемся в состоянии совершенно бесплодной напряженности. У нас сохранятся замороженные конфликты по всей Европе. Европа останется ареной стратегической борьбы между США и Россией. И мы будем продолжать видеть последствия холодной войны на нашей земле и не создадим условия для масштабного проекта восстановления европейской цивилизации, о котором я только что говорил. Потому что все это нельзя сделать без очень глубокого переосмысления наших связей с Россией.
Кроме того, я считаю, что вытеснять Россию из Европы — это большая стратегическая ошибка. Дело в том, что мы подталкиваем Россию к изоляции, которая усиливает напряженность, или альянсу с другими крупными державами, такими как Китай, что совершенно не в наших интересах. В то же время нужно отметить, что наши отношения выстраивались на недоверии и задокументировали его. Кибератаки, дестабилизация демократий, современный российский проект, который носит глубоко консервативный характер и противостоит проекту Евросоюза… Корни всего этого уходят в 1990-е и 2000-е годы, когда произошла череда недопонимания, а Европа, безусловно, не сумела сыграть должную стратегическую роль и создалось ощущение, что она является троянским конем Запада, чья конечная цель заключается в разрушении России. В России в свою очередь сформировались представления с прицелом на разрушение Запада и ослабление Европейского союза. Мы пришли именно к этому. Об этом можно сожалеть, можно остаться в состоянии позиционной войны, но это не отвечает нашим интересам. Мы заинтересованы не в том, чтобы покаянно проявлять слабость по отношению к России, заявлять о необходимости забыть все прошлые разногласия и конфликты, во что бы то ни стало стремиться к потеплению. Нет. Но я считаю, что нам нужно кардинально пересмотреть грамматику этих отношений.
Я думаю, что нам следует построить новую архитектуру доверия и безопасности в Европе, потому что европейский континент никогда не будет стабильным и безопасным, если мы не добьемся мира и ясности в отношениях с Россией. Скажем прямо: некоторые из наших союзников не заинтересованы в этом. Кто-то подталкивает нас к введению все новых санкций, потому что это в его интересах. Хотя это наши друзья. Но это не в наших интересах. Я считаю, что для достижения только что заявленной мной цели — восстановление настоящего европейского проекта в движущемся к биполярной системе мире — совершенно необходимо сформировать общий фронт между Европейским союзом и Россией, задуматься о структурирующих сейчас Европу концентрических кругах и прийти к новым отношениям с Россией. Для этого нам нужно продвигаться вперед шаг за шагом, что я уже сказал на прошлой неделе президенту Путину в Брегансоне. Каждый день у вас будут аргументы в пользу того, чтобы не идти в этом направлении. Они будут появляться каждый день, потому что этому проекту будут постоянно угрожать силы с одной и другой стороны, в том числе с российской, потому что в спецслужбах и экономических кругах найдется немало тех, кто попытается устраивать нападки и провокации, постараются расшатать этот путь.
Мы должны быть непреклонными, когда под угрозой находится наш суверенитет и суверенитет наших партнеров. Тем не менее нам нужно стратегически рассмотреть пути сближения и создать для него необходимые условия. Речь идет об урегулировании замороженных конфликтов на европейском континенте, переосмыслении всей системы контроля над обычным, ядерным, биологическим и химическим оружием. Взгляните на ситуацию, в которой мы оказались. В современной Европе тема вооружения была отдана на откуп договорам, которые были подписаны еще до окончания холодной войны между США и Россией. Разве так выстраивается Европа, которая осмысливает свою судьбу? Лично я так не думаю. Поэтому нам нужен диалог с Россией. Конец ДРСМД подталкивает нас к такому диалогу, потому что ракеты могут вернуться на нашу территорию.
Нам также нужно вместе задуматься о космической стратегии. Стоит отметить, что нам уже удавалось сделать это в нашей истории и, насколько мне известно, наши главные союзники в космической сфере не американцы. Нам также следует сообща поразмыслить над стратегией в киберпространстве, хотя до этого нам еще очень далеко.
Сегодня такие атаки носят каждодневный характер, но мы должны без какой-либо наивности говорить об этом в общественном пространстве, неустанно стремиться восстановить атмосферу доверия. Кроме того, нам нужна настоящая стратегическая дискуссия, чтобы сформировать условия для технологического суверенитета в промышленном плане — я считаю это очень важным. Ничто из этого нельзя назвать очевидным и простым, и перед вами каждый день будут аргументы против движения в этом направлении. Я прошу вас не поддаваться на провокации, всегда отстаивать наши интересы и суверенитет, оставаться сильными. В то же время я глубоко уверен, что нам нужно перетасовать карты в прямом и требовательном диалоге с Россией. Мне хочется, чтобы мы сформировали эту ось, поскольку она необходима для успешного достижения результатов и настоящей европейской стратегии.
Именно этим займутся министр Европы и иностранных дел и министр обороны, когда через несколько дней отправятся в Москву на встречу в формате 2+2. Именно это мы продолжаем с помощью стабильного диалога с президентом Путиным. Мы сформируем рабочую группу для прогресса по этой общей архитектуре. Разумеется, одна из главных тем для продвижения вперед в этом направлении касается нашей способности добиться прогресса по российско-украинскому конфликту, то есть по реализации Минских соглашений. В этой связи недавние дискуссии позволили наметить конкретные подвижки, которые приведут нас и канцлера Германии к тому, чтобы предложить в ближайшие дни новую встречу в нормандском формате.
Я понимаю, что у некоторых из вас, тех, кто сейчас слушает меня, могут возникнуть сомнения, но я прошу вас пойти по этому пути. Не из наивности, а потому, что искренне считаю его правильным. В качестве последнего аргумента я попрошу вас всех задуматься о том, какую стратегию может принять Россия сама по себе.
Взгляните на эту великую страну. Она вернула себе поле для маневра благодаря нашим слабостям. За последние пять лет Россия заняла исключительное место во всех крупных конфликтах. Это объясняется тем, что США, Великобритания и Франция оказались слабыми. Были намечены красные линии. Затем их нарушили, но мы ничего не предприняли. Русские прекрасно все поняли и продвинулись вперед. Нельзя пытаться кого-то вытеснить, будучи слабым. Нужно выбрать логику. Руководствоваться логикой силы в отношениях с соседом не отвечает нашим интересам. Россия максимизировала все свои интересы в текущих условиях: она вернулась в Сирию, Ливию, Африку, она участвует во всех кризисных ситуациях в связи с нашей слабостью и нашими ошибками. Но насколько устойчива такая ситуация? Мне так не кажется, и на месте России — нам всегда стоит ставить перед собой этот вопрос — я бы задумался. Эта великая держава, которая направляет такие инвестиции на вооружение и внушает нам такой страх, находится на уровне Испании в плане ВВП, имеет дело с демографическим спадом и старением населения, растущей политической напряженностью. Сколько это может продолжаться, как вы думаете? Думаю, что судьба России не в том, чтобы быть младшим союзником Китая. Поэтому нам нужно с помощью требующего больших усилий диалога и поставленных условий предложить стратегический вариант этой стране, которая, безусловно, поставит перед собой такой вопрос. Нам же следует подготовиться к этому и суметь продвинуться в этом направлении.
Кроме того, наша роль державы равновесия должна проявиться в Азии. Китай изменился, как и мир вместе с ним. Нам следует выстроить европейско-китайское партнерство в XXI веке. В рамках Европы нашей стране предстоит сыграть решающую роль в этой сфере вместе с Германией и Великобританией. Здесь нам уже удалось заложить важные вехи за последние месяцы, в частности во время визита китайского лидера в Париж, когда у нас впервые состоялся прямой, искренний и конструктивный диалог. При этом необходимо сделать упор на европейской стратегии. Китай проявил настоящий дипломатический гений, играя на наших разногласиях и ослабляя нас. Именно поэтому я решил впервые пригласить канцлера Меркель и председателя Юнкера на эту встречу, где мы впервые выработали настоящий стратегический план, не просто франко-китайский, а франко-европейский.
Я считаю необходимым систематически интегрировать этот европейский подход, работая по трем приоритетным направлениям. Прежде всего, это торгово-экономическая программа, которая вписывается в международные рамки, но позволяет добиваться полноценных результатов с точки зрения взаимности. Это слово зачастую избегают в данной сфере, но такова реальность, и наши предприятия прекрасно знают о ней. Нам предстоит защитить наши интересы в целом ряде отраслей, от мирного атома до авиастроения и агропромышленного комплекса. Далее, это многосторонняя программа с упором на климат и биологическое разнообразие. Китай стал нашим союзником в этой программе, что повлекло за собой небывалые изменения. Коалиция по углеродному нейтралитету к 2050 году пережила небывалый момент, когда на полях саммита в Осаке министры иностранных дел подписали стратегический документ, в котором Китай вместе с нами взял на себя обязательства по этому плану, хотя еще за несколько недель до того у ряда европейцев были на этот счет сомнения. Наконец, отмечу евразийскую программу, которая нацелена на эффективное сближение китайской инициативы новых шелковых путей и европейской стратегии взаимосвязи. Этот процесс должен осуществляться с уважением и постановкой требований. Мы уважаем интересы и суверенитет Китая, но Китай должен в свою очередь в полной мере уважать наш суверенитет и единство. В такой перспективе европейская динамика очень важна. Десять лет назад мы допустили в этой сфере большие ошибки.
В своем подходе к урегулированию экономического и финансового кризиса Европа подтолкнула ряд государств к форсированной приватизации без европейского варианта и сама решила методично ограничивать свой суверенитет, передав часть ключевой инфраструктуры Южной Европы китайцам. Нельзя упрекнуть китайцев в том, что они проявили ум. Нужно упрекнуть себя в том, что мы проявили глупость. Не будем и дальше руководствоваться этой логикой. Я также прошу вас приложить все силы для формирования французской стратегии по индийско-тихоокеанской оси в дополнение к стратегии по Китаю.
Если мы хотим добиться уважения Китая, нам в первую очередь нужен европейский подход, о котором я уже говорил. Кроме того, нам необходимо взаимодействовать с региональными державами. Это крайне важно. Это означает, что нам нужно действовать как индийско-тихоокеанской державе. У Франции более миллиона граждан в этом регионе благодаря заморским территориям и более 8 000 солдат. Мы входим в число главных морских держав региона, относимся к числу тех немногих, кто проводят настоящие операции в Южно-Китайском море и океанах. До недавнего времени мы недостаточно активно пользовались этим во всех отношениях. Поэтому нам нужно вернуться в этот регион и в первую очередь действовать как входящая в него держава. При этом следует развивать альянс, который должен опираться не на конфронтацию, а на дополнение отношений с Китаем посредством индийско-тихоокеанской оси.
Я говорил об этом в прошлом году в Индии и Австралии. Наши партнеры в этом вопросе — это Индия, Австралия, Япония, Индонезия, Сингапур. В каждом случае сотрудничество развивается по разным осям, но в дополняющей друг друга логике. Нам нужно перевести эту индийско-тихоокеанскую программу в стратегическую сферу. Мы уже обозначили цели в военном плане, и министр представила их на встрече в Шангри-Ла несколько месяцев назад. Сейчас нам нужно определить задачи в дипломатическом плане и перераспределить наши силы, которые плохо приспособлены к этой задаче: речь идет о помощи в развитии, о наших инвестициях в этой зоне, которая не всегда была для нас приоритетной. Стоит также отметить, что мы не связали все программы между собой. Кроме того, мне хотелось бы, чтобы мы смогли поставить цели в экономическом, климатическом и технологическом плане. У нас есть в этой зоне важнейшие партнеры по климату, поскольку там много уязвимых государств. У нас также есть партнеры по важнейшему вопросу технологий, на котором я остановлюсь подробнее.
Если мы хотим обеспечить суверенитет в плане технологий и связи, нам нужно вести игру по индийско-тихоокеанской оси. Суверенитет подводных кабелей, сетей пятого поколения и прочих технологий будет опираться на эти географические альянсы, поскольку там существует ряд государств, которые боятся лишь одного: ситуации, когда подводные кабели и все технологии контролируются Китаем. Мы являемся союзниками в этой стратегии, и у них есть в этом плане настоящая взаимодополняемость и синергия планов с Европой. Таким образом, эта индийско-тихоокеанская ось обладает большой синергией с тем, что мы хотим сделать на национальном и европейском уровне.
Вот некоторые из больших географических осей, которые, как мне кажется, позволят нам сформировать державу равновесия в дополнение к уже упомянутому урегулированию кризисов.
Второй приоритет — это работа по формированию европейского суверенитета. Я уже неоднократно отмечал этот момент. Он занимает центральное место в европейском проекте, который разделяют со мной многие из сидящих в этом зале. Европейский суверенитет — не пустой звук. Я считаю, что мы допустили ошибку, слишком долго отдавая слово «суверенитет» на откуп националистам. Суверенитет — красивое слово. Оно перекликается с тем, что лежит в основе нашей демократии и нашей Республики. Речь идет о том, что суверенитет принадлежит народу. Именно он принимает решения. Но если мы потеряем контроль над всем, этот суверенитет ни к чему не приведет. Возникнет демократическая апория, в которой народ будет суверенно выбирать руководство, не имеющее возможности ни на что повлиять. Таким образом, задача руководства сегодня заключается в том, чтобы создать условия, в которых оно сможет влиять на свою судьбу и будущее народов, предпринимать ответственные действия.
На протяжении последних десятилетий Европа формировалась как выдающееся пространство открытости, дружбы, мира и размывания суверенитета. Мы — самый открытый и самый наивный рынок. Самый благожелательный. Вопреки тому, что говорили вчера некоторые из моих друзей, мы вовсе не является самым закрытым рынком в плане торговли или с других точек зрения. Мы забыли о нитях нашего суверенитета на европейском уровне. Мы не забыли об этом на национальном уровне в военном или экономическом плане, но нам следует кардинально переосмыслить ситуацию на европейском уровне, поскольку по многим темам выстраивать суверенитет можно только на нем. Речь идет о цифровой сфере, климате и т.д.
Этот европейский суверенитет подразумевает масштабный план, который находится в центре того, что председатель Европейской комиссии взяла из нашего плана в своем выступлении в Европейском парламенте, и того, что нам предстоит построить в ближайшие пять лет. Я убежден, что этот проект европейского суверенитета должен включать в себя Великобританию. Какими бы ни были итоги Брексита, мы непременно должны рассматривать наш суверенитет вместе с Великобританией. В военном и стратегическом плане, по всем вопросам. Речь, разумеется, идет о наших краткосрочных интересах, соблюдении правил, суверенитете и единстве Европы. Тем не менее у истории и географии есть свои реалии. Свой детерминизм. Нам нужно включить это в наши размышления. В любом случае, думать о европейском суверенитете необходимо.
Прежде всего, рассмотрим оборонный вопрос. Взгляните, какой путь был пройден за два года. У нас не было никакого прогресса по европейской обороне с 1950-х годов. Она была запретной и даже немыслимой. Мы можем достичь большего суверенитета в оборонной сфере, ни в чем не поступаясь нашим национальным суверенитетом, а также нашей стратегической и операционной автономией. Мы укрепили сотрудничество в оборонной сфере, создали европейский оборонный фонд и запустили европейскую инициативу по вмешательству. Чего я только не услышал, когда ровно два года назад предложил в Сорбонне эту европейскую инициативу по вмешательству. Вздор, французское безумие, ничего не получится. Я говорю вам об этом, чтобы подкрепить мой призыв действовать смелее. В итоге соглашение о европейской инициативе по вмешательству было подписано 14 июля этого года. В день нашего национального праздника государства-подписанты собрались за столом и на трибунах перед нашими согражданами и армиями. Там были Великобритания, Германия, все участники. Я призываю вас оценить значение этого события. Финляндия, Эстония и Греция теперь хотят присоединиться. О чем это говорит?
Это означает, что даже те европейские государства, которые вели себя предельно нервозно по оборонным вопросам и рассматривали свою защиту лишь в перспективе отношений с Россией или НАТО, теперь считают, что Европа вновь станет суверенной в оборонной сфере. Эта инициатива не ставит под сомнение НАТО, а дополняет ее, причем очень серьезно, поскольку предоставляет нам поле для маневра и стратегическую автономию. Я считаю необходимым этот суверенитет в военном плане, в том числе с точки зрения напряженности в контроле над вооружениями, о которой я только что говорил.
Суверенитет подразумевает и необходимость задуматься о наших границах. Я только что упоминал демографические и миграционные вопросы. У нас должна быть возможность лучше защищать наши границы. В этом плане я тоже прошу вас задействовать все силы. Европа переживает с 2015 года небывалый миграционный кризис, причины которого с тех пор сильно изменились. Речь идет о геополитическом кризисе на Ближнем Востоке, глубоком дисбалансе ситуации в Африке и ливийском кризисе. Сегодня нам нужно отойти от ситуации, когда нам приходится экстренно решать все новые миграционные проблемы. Нам следует сформировать эффективный механизм на основании того, о чем мы договорились в июле в Париже с УВКБ и МОМ, с опорой на работу министров иностранных дел и внутренних дел. Нам нужно быстро вернуться к фильтру, который мы задействовали в Париже в августе 2017 года и который позволил добиться результатов.
Нужно выстроить структурированный диалог между европейскими странами и странами южного побережья Средиземного моря, чтобы достичь четырех главных целей. Предотвратить отъезд мигрантов и ускорить возвращение тех, у кого нет оснований для прибытия в Европу и получения убежища. Активизировать борьбу с торговлей людьми, которая лежит в основе наших усилий, хотя о ней часто забывают в обсуждении. Открыть прямой путь из третьих стран для тех, кто имеют право на нашу защиту. Позволить тем, кто имеют право на убежище, избежать ненужных рисков и воспользоваться защитой. Помочь тем, кто оказались в ловушке в Ливии, вернуться на родину при поддержке Международной организации по миграции, Африканского союза и ЕС.
Мы смогли сделать это во время кризиса в конце 2017 года, но не можем поддерживать такие усилия в долгосрочной перспективе. Должен признать, что в некотором роде вина лежит на всех нас. Тут опять-таки у нас есть сложившиеся формы, глубокие административные убеждения, в том числе в Министерстве внутренних дел и Министерстве иностранных дел, которые обычно не хотят ничего менять по этим темам. Здесь существуют самые разные теории, призывы… Нужно пересмотреть все эти догмы. Я говорю об этом с лета 2017 года. Мы сами этого не делаем. Я тоже собираюсь приложить больше усилий на этом направлении, потому что считаю, что отсутствие прогресса в этой сфере не в наших интересах. Я говорю об этом в ситуации, когда Франция выходит на первое место среди европейских стран по числу прошений об убежище. Не будем наивными. Проблема не в тех людях, которые садятся на корабль в Ливии. Такая ситуация неприемлема, совершенно неприемлема в гуманитарном плане. Это люди, которые приезжают из соседних европейских стран, хотя уже подали там прошение об убежище. Они приезжают к нам, потому что мы плохо организованы в этом вопросе, в плане эффективности или в человеческом плане. Нам нужно кардинально активизировать нашу работу в этой сфере. Помимо границ и обороны, мы должны заняться переосмыслением и организацией настоящего европейского суверенитета в промышленном и климатическом плане. Я намеренно увязываю два этих слова.
Европа прекрасно проявила себя в формировании конкурентной стратегии. Она оказала большое содействие в развитии инноваций и конкуренции, защите потребителей. И она не может потерять это качество. Но мы перестали думать о нашей промышленной стратегии. Мы сами сформировали составляющие нашей зависимости в плане промышленности, технологий и т.д. Поэтому нам следует в будущем пересмотреть промышленную стратегию, которая, кстати, связана с климатической программой. Дело в том, что будущая промышленность должна быть совместима с этой программой. Европе нужно активнее инвестировать в научные исследования, вкладывать больше средств в новые отрасли промышленности, восстанавливать правила конкуренции, которые совместимы с промышленным суверенитетом и ориентируются на чемпионов нового рынка, глобального рынка во всех областях. Настоящая промышленная и климатическая стратегия Европы подразумевает налог на выбросы углекислого газа, который должен подтолкнуть предприятия к переходному процессу, и настоящие таможенные пошлины, позволяющие избежать нечестной конкуренции с теми, кто отказываются от этого переходного процесса.
Мы слишком долго действовали порознь в этом вопросе. И этот суверенитет необходимо вернуть. Это необходимо, если мы хотим в будущем сохранить настоящий суверенитет в этих вопросах, продолжить строить электростанции, развивать экологические климатические услуги, создавать самолеты и оборонные технологии, развивать промышленность. В этой стратегии я делаю упор на технологический суверенитет, который нам нужно сохранить.
Комментарий Михаила Хазина:
В настоящий момент мы переживаем небывалый кризис рыночной экономики
Да что вы говорите! То есть, это, конечно, правда, но началось это не вчера и даже не позавчера. “Острая” стадия кризиса началась больше 10 лет назад, и её не остановили, а только приостановили. И говорить о кризисе имеет смысл исключительно в контексте объяснения того, почему он случился. Если объяснения нет — это всё пустые слова!
Эта рыночная экономика, которая была придумана в Европе и для Европы, постепенно сбилась с пути за последние десятилетия
Что придумали в Европе и для Европы? Модель федерального резерва? Нет, это придумали и сделали в США и для США. Бреттон-Вудскую модель? НЕт, её придумали для американского доллара. “Рейганомику”? Но её тоже придумали в США и для США, Западная Европа стимулировала спрос через государственные долги (и американский спрос, кстати). И что тогда имел в виду Макарон?
Прежде всего в ней произошла глубокая финансизация. Лежавшая в основе сформированного нами равновесия рыночная экономика — в некоторых теориях отмечалась даже социальная рыночная экономика — стала экономикой накопительного капитализма.
Почему и отчего? Почему именно сейчас, а не 50 или 100 лет назад? Кто формировал равновесие и когда оно закончилось? Между кем и кем равновесие? Вопросы, вопросы … А между тем, не такие уж они простые. И уж точно важные, поскольку не понимая механизмов и субъектности, говорить о чём-то достаточно наивно.
В ее рамках финансизация и технологические преобразования привели к большому сосредоточению богатств в руках «чемпионов», то есть талантливых людей в наших странах, а также добившиеся успехов в глобализации больших метрополий и стран.
Ну, про страны — тут всё понятно, это просто те страны, которые попадали под гегемонию США в рамках расширения бреттон-вудской системы. То есть хвастаться особо нечего. А про “талантливых” … Когда за последние 80 лет доля прибыли, которая получается финансистами в мировой экономике, выросла с 5% до 50% (на порядок!), то это как раз говорит о том, что работают механизмы не интеллектуальные, а корпоративные. ПОпал в “правильную” корпорацию — получите и распишитесь. Не попал … Ну, лузер …
Как следует из теории сравнительных преимуществ, и в соответствии с тем, что мы все старательно учили, рыночная экономика до недавнего времени обеспечивала распределение богатств и прекрасно работала на протяжении десятилетий, добившись небывалого в истории человечества свершения: сотни миллионов людей по всему миру смогли выбраться из бедности.
Ну, про теории говорить не будем, а вот про распределение … Если сравнивать не с потреблением, а с долгами, то картина будет далеко не такой благостной. И как только механизм набора новых долгов прекратит своё существование (а он серьёзно буксует с 2008 года), то возникнет масса разных проблем в том числе очень серьёзных. Где анализ этих проблем? Ну, хотя бы, несколько слов о перераспределении мировых рынков.
Теперь процесс обратился вспять и ведет к неравенству, с которым больше нельзя мириться. Мы ощущаем это в нашей экономике. Франция очень остро переживала это за последние месяцы, но все это существует уже не первый год, причем по всему миру. Эта рыночная экономика формирует небывалое неравенство, которое приводит к глубоким переменам в нашем политическом порядке.
Она с самого начала формировала неравенство, просто объём эмиссионных денег был достаточен для того, чтобы “держать” достаточный для (относительной) социальной стабильности уровень “среднего” класса. А сейчас этот “средний” класс стал размываться и перестали работать те государственные механизмы обеспечения стабильности, которые были под него настроены. И других институтов просто нет. И как можно, не меняя либеральные принципы, эту стабильность обеспечить (напомню, объектом либеральных институтов как раз и был этот самый “средний” класс) я не очень понимаю.
Если речь идет о валке леса, то нужны трактора, трелёвочники и пилы. Но если речь пошла о том, что наступает зима и нужно шить шубы, то все эти инструменты и их операторы становятся не нужны. Их даже в лес посылать нельзя, они там просто замерзнут! Но Макарон проломает говорить о том, что нужно куда-то вернуться! Вернуться можно только в классический (не финансовый) капитализм и это, конечно, теоретически возможно. Но! Для этого нужно ликвидировать главных бенефициаров либеральных порядков, то есть банкиров. Просто потому, что они уже не могут генерировал экономический рост, а накопленные долги всё равно нужно списывать!
То есть, фактически, ликвидируются они самостоятельно, поскольку современная банковская система построена на генерации долгов. Но тогда кто будет финансировать сохранение либеральной системы (если её главные бенефициары исчезнут) и, главное, кому её нужно будет “впаривать”, если исчезнет “средний” класс? И вот в этом месте самое главное и самое тяжёлое противоречие Макрона.
Дело в том, что с XIX века мы живем в сбалансированной системе, в которой личные свободы, демократические структуры и стабильный рост среднего класса с рыночной экономикой были своего рода треногой, удерживающей наш прогресс. Если средний класс, который представляет собой ядро наших демократий, больше не видит себя в них, у него возникают сомнения и вполне понятная тяга к авторитарным режимам, нелиберальным демократиям или критике экономической системы.
Ну, тут есть целая куча натяжек. Особенно про “средний” класс, который в полном масштабе проявился не так давно, с начала 80-х годов. Про “сбалансированную” систему, которая в ХХ веке привела к двум мировым войнам, направленным на передел рынков сбыта, я бы тоже помолчал. если речь идёт о серьезном анализе, использование в нем пропагандистских штампов недопустимо. А тяга к авторитарным режимам и “нелиберальным” демократиям тоже естественно, уж коли “либеральные” демократии не могут обеспечить социальную стабильность.
В любом случае, речь идет о масштабных сменах парадигмы, о которых мы не задумывались до недавнего времени
Констатация масштаба проблем правильная. И уже это очень хорошо. Но без объяснения причин, говорить о чём-то глупо. Макрон правильно констатирует масштаб проблемы, но всю остальную часть своей речи (в том числе, и не касающуюся экономики) посвятил повышению роли Франции в мире, которого больше не существует. И поэтому все его рассуждения повисают в воздухе.
Для того, чтобы что-то сделать (ну или, точнее, попытаться сделать), необходим новый язык, на котором можно сформулировать проблемы (как мы видим, на либеральном это не очень получается), необходимо чётко и внятно объяснить механизмы проблем и, соответственно, сформулировать гипотезы о путях их преодоления. Если говорить об экономике, то мы, на этом сайте, эту задачу решили, правда заняло это 20 лет. Но и этого мало! Нужно ещё разработать методологию, позволяющую делать прогнозы в рамках этой новой парадигмы (о которой, к слову, Макрон говорит) и попытаться оценить, насколько предлагаемые решения позволят достичь поставленных целей!
Мы эту работу делаем уже давно и по этой причине я могу с полной уверенностью отметить, что Запад (включая Францию) к ней ещё даже не приступал. Правда, он и не мог этого сделать, пока не было констатации масштаба проблем. Теперь он есть, и у Трампа (который это понял на операционном уровне), и у Макрона (который даже немножко поднялся на уровень философских обобщений). Теперь пришло время начать ту работу, которую мы начали в 1998 году.