Постмодерн как апология архаики и реакции

Вашему вниманию предлагается одна из научных философских публикаций Владимира Лепехина от 2016 года, актуализированная одним из наших подписчиков – “Постмодерн как апология архаики и реакции”.

Как видим, статья фиксирует особую значимость в русско-российском цивилизационном сознании таких категорий, как “традиция” и “модернизация”, что очень важно для понимания тех концепций и методологии, которые мы продвигаем в Школе солидарной экономики

Аннотация. В статье рассматривается соотношение постмодерна, традиции и архаики в нескольких взаимосвязанных контекстах: современной культуры, геополитики и модернизационных процессов.

Известно, что у термина «революция» множество определений. Но наиболее точное – в русском языке, поскольку в России это понятие, не имея аутентичного аналога в словаре русских слов, обозначает конкретные события 1917 г. и некоторые вытекающие их этих событий процессы вроде «научно-технической революции». Возможно, именно в силу имманентной многозначности данной категории или не-строгого терминологического к ней отношения на Западе и Востоке от России «революциями» за рубежом часто называются события и явления самого разного свойства – от банальных государственных переворотов до откровенных деволюций. Еще более не-строго и противоречиво, на наш взгляд, относятся в мировом гуманитарном мейнстриме (в особенности в западных странах) к понятиям «модерн», «постмодерн», «постмодернизм» и «модернизация».

Несмотря на этимологию этих терминов, имеющих в своем основании слово modern, что значит «новейший», «современный», в русском языке данные термины имеют дополнительные смыслы и самые разные коннотации. К примеру, под «модернизацией» в России понимается не только осовременивание и обновление, но также преобразования, преображение и вообще некие «качественные, системные и заведомо позитивные перемены»(1).

Симптоматично, кстати, что если понятия «модерн» и «постмодерн» давно стали доминантой ведущих западных культурологических дискурсов, не собирающихся сдавать свои позиции и в XXI в., то, например, в сфере экономической к понятию «модернизация» те же западные экономисты относятся весьма осторожно, предпочитая – в контексте обсуждения передовых моделей экономического развития – использовать категорию «реформы».

Еще более осторожно и неоднозначно относятся к термину «модернизация» евроамериканские политики и политологи – куда более осторожно и неоднозначно, чем даже к более жесткому и ответственному понятию «революция». (Политическая модернизация, как и модернизация в экономике, предполагает наличие конкретных действий и не менее конкретных результатов, под революцию же можно списать любое протестное выступление некоторого количества масс, заканчивающееся даже не сменой власти, но сменой фигур во власти).

Наконец, западные, а вслед за ними и российские социологи, говоря об изменениях в социальных системах, но, видимо, не желая (большей частью подсознательно) реальных, системных и содержательных пере- мен, предпочитают использовать термин «трансформация».

Чем объясняются различия в использовании термина «модерн» и иных, производных от него и близких к нему по смыслу понятий в тех или иных специальных контекстах? Только ли целесооборазностью акцентуации тех или иных (отраслевых) особенностей названных понятий?

С точки зрения автора настоящей статьи, эти различия связаны, прежде всего, с исторически обусловленными особенностями антропофактора в тех или иных цивилизационных системах (о чем автор настоящей статьи пишет в ряде работ)(2), а также со спецификой современных западных рынков – в сфере культуры, науки, образования, экономики, политики и пр.

Так, рынки культурного продукта требуют относить к сфере модерна или постмодерна все, что – не относясь к классике – не просто имеет отношение к массовой культуре, но настойчиво ищет массового покупателя. По этой причине термин «постмодерн» почти тождественен понятию «мода»: постмодерн объявляется модой, ну а все модное и как бы нетрадиционное объявляется по возможности постмодернистским.

В такой ситуации любой культурный продукт, включая, к примеру, «самую объективную» информацию, производимую, допустим, независимыми или государственными СМИ, проходит через своего рода предпродажную подготовку: когда на каждый текст, видеосюжет или ньюс так или иначе наносится постмодернистский глянец, способствующий росту потребительской стоимости товара.

Надо ли объяснять, что даже некоторая определенность стилей и наличие вполне внятных культурных образцов в пространстве постмодерна подчинены в большей степени рыночной конъюнктуре, чем критериям качества, высокому художественному вкусу и тем более задаче собственно «осовременивания» культуры, т.е. культурной эмансипации общества?

Постмодерн – это яркая и броская упаковка для любого культурного, интеллектуального или социополитического товара, как того требуют законы глобального рынка. И лишь горстке интеллектуалов приходит в голову говорить о разделении рассматриваемого нами феномена на «постмодернизм сопротивления» и «постмодернизм реакции».

В связи со сказанным главный вопросом, который возникает при столкновении с произведениями и явлениями, соответствующими стилю и духу постмодерна, становится вопрос: насколько соотносится последний с такими, в частности, понятиями, как «осовременивание», «обновление», «развитие» и «прогресс»?

Чтобы понять, насколько актуален данный вопрос, приведу несколько определений постмодернизма из статьи В.С. Малахова «Постмодернизм»(3) с авторскими к ним комментариями.

В.С. Малахов:
Постмодернизм представляет собой скорее умонастроение, интеллектуальный стиль. Как тип ментальности постмодернизм – это гиперрефлексия, возникшая в условиях религиозно-философского вакуума, дискредитации идеологических концептов, тотального релятивизма, перепроизводства предметов сиюминутного потребления. Как творческая установка постмодернизм являет максимум интеллектуально-игрового, эвристического, рефлексивного, деструктивного и минимум смыслообразующего.

В.А. Лепехин:
а) с моей точки зрения, подобное определение в равной степени характерно для постмодерна во всех сферах общественной жизни: в искусстве, литературе, философии и вообще – в науке, экономике, политике, гражданских активностях, etc.;
б) ключевыми в вышеприведенном пассаже являются слова «вакуум», «дискредитация», «перепроизводство», «деструктивный» — понятия, никак не связанные с прогрессивным развитием, но, напротив, противостоящие ему.

В.С. Малахов:
Из рассуждений Бодрийара о гиперреальности в работе этического можно сделать вывод, что суть постмодернизма – кокетство. «Имманентная сила соблазна, – пишет он, – все и вся отторгнуть, отклонить от истины и вернуть в игру видимостей». Сила образа – это секрет, который в действительности лишен того, что могло бы быть раскрыто, – какого-либо смысла и содержания. Соблазн такого искусства – в намеках на якобы существующую здесь тайну… Образ хаотического сверхсложного мира – отправной момент современной художественной культуры; постмодернизм – изображение мира, о котором нет знания.

В.А.Лепехин:
В данном случае ключевыми словами и словосочетаниями следует считать «отклонить от истины», «лишен содержания», «хаотическое», «нет знания» – и эти понятия никак не отнесешь к категории (определяющей суть подлинной «модернизации») «качественные и позитивные изменения», которые должны быть свойственны концептам, призванным прийти на смену предшествующим в качестве более развитых и совершенных.

Можно привести еще множество расхожих определений постмодернизма, единых в главном – в том, что сегодня это такое направление в культуре, политике, экономике и т.п., которое вопреки этимологии термина «модерн» ну никак не вяжется с понятиями «обновление» и «развитие». Постмодерн, по сути, противостоит модерну как стилю (форме), но еще больше он противостоит модернизации как содержательному процессу. Более того, он призван подменить содержание конкретных процессов (в частности, процесса реального развития) формой, действие — текстом, явление, процесс или объект – его образом, коннотат – денотатом.

Приставка «пост» («после») в данном случае означает ровно то, что означает: такое состояние общества, которое исследователь всего-навсего фиксирует как новый временной отрезок.

Это состояние – ПОСЛЕ модерна — связано не с новым витком развития (повторением пройденного на более высокой ступени развития), что часто имеется в виду под приставкой «пост», а всего лишь с тем, что следует за модерном, причем не в его развитие, но скорее (если исходить из приведенных выше определений) — в его отрицание.

И раз так, то современный постмодерн суть время вне развития, вне ориентиров и горизонтов и, следовательно, вне позитивного (не рыночного) целеполагания, вне как бы открытых правил, понятных рамок, легитимных стандартов, заданного функционала, утвержденных критериев и т.п.

Идем дальше: по факту эпоха постмодерна — это время деконструкций, демотиваций и девальваций. Желательно всего, во всем и тотально. Это время хаоса, стыдливо называемого иногда плюрализмом; однако же с учетом того, что плюрализм всегда предлагает наличие определенных рамок (установленных демиургами постмодерна), в которых осуществляется взаимодействие некоего множества субъектностей и концептуальностей, постмодерн предполагает весьма ограниченный хаос (4) – ограниченный хотя бы критериями самого постмодерна. В частности, критериями и правилами его визуализации. Ясно ведь, что, к примеру, Энди Уорхолл – не просто один из представителей постмодерна. По оценкам XXI в., его произведения – образец постмодернистской «классики»: ярко, броско, схематично, небрежно и дорого.

Словом, можно утверждать, что существует как минимум пара категорий, придающих постмодерну и постмодернизму осязаемость и фиксируемую определенность. Категории, подчиняющие себе всю логику мейнстримального «осовременивания». И они звучат так – «не скучно» и «дорого».

«Не скучно» — одна из ключевых рыночных категорий, проистекающая из правила 1 любого маркетинга: продукт должен быть интересен потребителю. Правила маркетинга основаны на опыте продаж, свидетельствующем, что поиск истины заведомо скучен, объективность по определению банальна, а реальность, как правило, обыденна. Иное дело – интеллектуальные и иные игры, «ломка стереотипов», погружение в гиперреальное и потустороннее, виртуальное и аморальное, запредельное и запретное, необычное и скандальное. Иное дело —смакование (а значит, и оправдание) всевозможных патологий, а то и уродств.

Что же касается категории «дорого», то здесь нужно понимать следующее: постмодернизм как стиль во имя стиля и инструмент установления моды на все продвигаемое (постмодерн превращен в инструмент брендирования реальности) сориентирован, как бы кто-то не утверждал иное, прежде всего на капитализацию производимого приверженцами постмодерна продукта.

Идеальный образец такого продукта – фильм Бондианы «007: Спектр», в котором вполне классическая история (борьба хороших парней с плохими) сопровождается доведенной до совершенства постмодернистской стилистикой, когда главный герой – «мистер глянец» — идет на дело непременно в самых модных и дорогих костюмах, а главная идея фильма (что бросается в глаза уже с первого кадра) — уже не борьба с мировым злом, а product placement (5).

Заметим, что подчеркнутая деструктивность и нарочитая брутальность постмодерна заставляют его критиков навешивать на него всевозможные ярлыки и возводить до уровня универсально-массового стиля (к примеру, в искусстве – поп-арта) и даже поп-идеологии. После чего объявляется, что постмодернизм – это гиперрефлексия и сверхфрустрация, тотальный нигилизм и релятивизм, эклектика и алогичность, вторичность и фрагментарность, поверхностность и временность, необязательность и неопределенность, избыточность и одновременно недостаточность, сарказм и пофигизм, внесистемность и контркультурность, квазиэлитарность (гламур) и культивируемая бессодержательность при одновременной гипертекстуальности и увлечении разного рода визуализациями (глянец), а также снова – ХАОТИЧНОСТЬ и «переворачиваемость всего с ног на голову и обратно».

Интеллектуалы и приверженцы такого взгляда на постмодернизм, согласно которому в нем имеется-таки толика «постмодерна сопротивления», придумали «концептуальное искусство» и соответственно «креативную политику», «бизнес в стиле фанк», «калифорнийскую идеологию» и прочие чуть более «продвинутые» направления и жанры постмодерна.

Как бы там ни было, все названные выше определения постмодернизма вполне соответствуют образу данного феномена. Однако, как и всякий постмодернистский образ, образ самого постмодерна лишен естественности. Постмодернизм – искусственная конструкция, в которой нет никакой иной рефлексии, кроме фальшивой, в ней нет никакой иной концептуальности, кроме постмодернистской; нет в ней и внесистемности, поскольку даже хаос сегодня сверхсистемен.

Время постмодерна совершенно естественным образом (такова политическая – прозападная, трансатлантистская — изнанка постмодернизма) становится временем подмен и провокаций, кризисов и распадов, расколов и конфликтов, фактически — преддверием и предпосылкой тотальных катастроф и аннигиляций всего человеческого.

И какое отношение подстмодернистские «интеллектуальные игры» и прочие деконструкции имеют к предлагаемым Западом миру демоверсиям «модернизаций» и «революций»? Какое они имеют отношение к реальному социальному прогрессу и развитию человечества как таковому? Тем более что за постмодернизмом западная цивилизация пока что не видит ничего, кроме ПОСТ-ПОСТмодерна – как в лучшем случае пролонгации нынешнего состояния общества, не развивающегося и собственно модернизирующегося, а всего лишь трансформирующегося (адаптирующегося) под новую логику управления миром (6).

Чтобы представить себе в полной мере возможные последствия навязываемого всем и вся постмодернистского меню (от которого мир, к сожалению, пока что не в состоянии отказаться), следует разобраться в том, что мы имеем на другом полюсе всякого развития.

Думается, что в качестве нежелательной и заведомо проигрышной альтернативы «осовремениванию», «развитию», «модернизации» и пр. нынешние законодатели социокультурных, политических и иных мод подают АРХАИКУ, часто выдавая за нее здоровые традиционалистские феномены и одновременно культивируя всамделишные архаизмы и реакцию там, где назревают модернизационные процессы. Такова логика постмодерна, предполагающая, повторяем, бесконечное множество подмен, с тем чтобы в конечном счете невозможно было различить, где террористы, а где сепаратисты, где Господь, а где дьявол, где демократия, а где олигархия.

Архаика – это, как известно, не просто то, что предшествует классике. В обыденной жизни под архаикой понимается нечто, что «отстало от жизни» и не соответствует представлениям о новейшем и перспективном. С точки же зрения постмодернистов, архаика – любая традиция, отказ от которой и есть прогресс как движе- ние вперед, к неким вершинам развития человечества.

Думается, традиционное (нуждающееся в сохранении даже в процессе модернизации) нужно отличать от архаичного как феномена, объективно нуждающегося в том, чтобы его оставили в покое: общество само разберется, что с ним делать.

К примеру, в современном православии наверняка можно найти какие-то архаичные с точки зрения светского (и особенно западного, предельно секуляризированного) человека черты и артефакты. Однако же объективно и в целом, например, Русская православная церковь – один из важнейших институтов русско-российской традиционной культуры, вне всякого сомнения нуждающийся в сохранении и даже упрочении во всей своей имманентности. Утверждение же обратного – один из ключевых тезисов современного постмодернизма как способа предельно деструктивного и шизофренического отношения ко всему конструктивному и целостному.

Традиция суть важнейшая составляющая любой национальной культуры, и уход тех или иных традиций (а тем более их искусственное упразднение) равносилен концу культуры в той или иной стране как таковой. В этом смысле сворачивание, например, православной культуры в России будет означать – ни больше, ни меньше – аннигиляцию русско-российской культуры путем ее растворения в постмодернизме со всеми его (см. выше) прелестями. В особенности это касается этики – уж поскольку большинство граждан России – хотят они того или нет – живут в системе координат и регуляторов (мораль и правовая система), сформированных на основе и в контексте библейских ценностей.

Архаика (если под ней понимать то, что явно устарело и мешает развитию) – такие элементы традиционной культуры, которые противостоят не только прогрессу, но и собственно традиции, ибо накладывают на последнюю тень ретроградства. Традиция же не противостоит развитию. Только на основе традиции и возможен подлинный прогресс – подобно тому как из зерна вырастает колос, дающий новые зерна. В то время как архаика – те зерна, которые в силу тех или иных причин уже не способны прорасти.

«Законы шариата», внедряемые сегодня в качестве основного регулятора повседневной жизни в ряде исламских стран через такие явно постмодернистские проекты, как «Исламский халифат», призваны деконструировать (через погружение в реакцию) традиционные для ближневосточных и любых других стран системы права ради того, чтобы в мире доминировала в итоге только одна система права – американская. Подобные силлогизмы характерны и для других сфер общественного бытия, подвергающихся глобализации.

Структура названного силлогизма в геополитическом разрезе выглядит, с нашей точки зрения, следующим образом:

• на первом этапе включения тех или иных суверенных стран в орбиту глобализации в общественном устройстве этих стран под лозунгами, к примеру, национально-освободительного движения усиленно воспроизводится политическая, социокультурная и экономическая архаика (радикальный исламизм, национализм, сектантство, родо-племенные отношения, теневые бизнесы, квазишариат, «народные» люстрации и пр.);
• на втором этапе усилиями альянса охлократии (как воплощения социальной архаики) и олигархии (как социального базиса постмодерна) происходит уничтожение традиционной культуры и национальных систем управления (а также индустриальных производств, суверенных политических и гражданских институтов, независимых СМИ, а также национальных, религиозных и социальных идентичностей);
• на третьем этапе «зарвавшаяся охлократия» загоняется в рамки новой глобальной диктатуры «с человеческим лицом».

Но вернемся к рассмотрению традиции и архаики.

Самым наглядным примером того, как соотносятся традиция, архаика и реальный прогресс, является русский язык – его эволюция.

В современном русском языке немало заимствованных или просто измененных слов, а в условиях научно-технического прогресса их становится все больше. Тем не менее основная конструкция русского языка – его корни и принципы словообразования остаются неизменными.

Полагаем, что именно так и должны соотноситься между собой традиция и модерн: традиции (как совокупность цивилизационных сущностей любого народа) – тот остов, который определяет статичность любой культурной конструкции; подлинная же модернизация (языка и любых других элементов культуры) призвана дополнять или корректировать эту конструкцию в соответствии с разного рода жизненными обстоятельствами.

Во времена ордынской зависимости русский язык пополнился многочисленными тюркизмами, во время петровской модернизации – германизмами, сегодня он наполняется англицизмами. И от этого русский язык не стал менее русским, став лишь более гибким, насыщенным и конкурентоспособным.

Обратный пример — когда опора общества на традиции подменяется архаизацией тех или иных процессов, а реальное развитие (подлинная модернизация) замещается постмодернизмом в том значении, которое мы раскрыли выше. Так, лингвисты наверняка могут привести в качестве примера такой подмены некоторые современные квазиязыки, когда оба процесса – фиксация слов-архаизмов при одновременном внедрении заимствованных слов — ведут к деконструкции естественной логики «реформируемого» языка, превращая его в феномен, требующий постоянного искусственного стимулирования.

Заметим, что само понятие «традиция» обретает смысл только в случае развития общества, когда происходит идентификация тех или иных культурных образцов по шкале «традиционное – современное». Как бы мы понимали, к примеру, что некоторые национальные праздники – та традиция, которую необходимо сохранить, если бы не возникло угрозы их нивелирования в ситуации советской или постсоветской «модерниза- ции».

С нашей точки зрения, вне связи с понятием «развитие» традиционные образцы и явления культуры могут становиться архаизмами, консервирующими общество в его не только домодернистском, но и в доклассическом состоянии.

К примеру, двуязычие в ряде постсоветских стран – пример сочетания традиции и современности, в то время как отказ той или иной страны СНГ от русского языка без замены его каким-то другим языком межнационального общения цивилизационного уровня ведет к архаизации в названной стране языковой и в целом культурной сферы.

Так обстоит дело в языке, проникновение в структуру и содержание которого в России (несмотря на отдельные попытки подобного в петровское, а затем и в раннесоветское время) не стали столь масштабными, чтобы лишить его самобытной основы. Между тем в России, являющейся не просто государством, но, по сути, уникальной цивилизацией, прошедшей через несколько модернизаций, в принципе почти отсутствуют архаизмы в культурной и какой-либо иной сфере. Иное дело – засилье в последние несколько десятилетий постмодернизма, не только разрушающего пространство традиции, но и нивелирующего предпосылки к осуществлению реальной модернизации.

Постмодернизм, становящийся синонимом контрразвития и системной деградации, по сути, предопределяет новую АРХАИЗАЦИЮ подопытных обществ (см. выше), когда в них в тех или иных сферах жизнедеятельности происходит такая примитивизация (посредством, в частности, консъюмеризации) процессов и отношений, что впору говорить о контразвитии, контрмодернизации и контрреволюции.

---

1. Определения понятия «модернизация» См.: Тамак В.А. Законы модернизации. М.: Новости, 2010.
2. Лепехин В.А. Обоснование актуальности антропологического похода в исследовании русско-российской цивилизации // Образование. Наука. Научные кадры. 2014. No 12. С. 274—278; см. также: Лепехин В.А. Антропоцентрический мир как антитеза глобальным утопиям: Докл. на Междунар. конф. «Пятые Зиновьевские чтения «Русская трагедия и Русская мечта» 27 октября 2014 г. // Url: http://zinoviev.info
3. Малахов В.С. Постмодернизм. // Энциклопедия Кругосвет. http://www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/ POSTMODERNIZM.html
4. Об управляемом хаосе см.: Лепехин В.А. Владимир Путин: теория хаоса // http://rusnext.ru/recent_opinions/1449957985
5. «Мистер глянец» — авторское определение главного героя Бондианы.
6. По мнению автора статьи, на смену постмодерну идет идеология «трансгуманизма». Об этом см.: Лепехин В.А. Как и от чего погибнет человечество // http://rusnext.ru/recent_opinions/1442590403

Источник