info@i-eeu.ru
Постсоветские трансформации политического дискурса
Одна из примет нашего времени – полный провал современных политических элит (как западных, так и российских) в стереотипы «холодной войны» и тупики так называемого модерна, суть которого – что бы ни говорили его апологеты – абсолютизация формы и потребительского глянца в ущерб содержанию и реальной созидательной деятельности. Лексика глобального политического процесса вроде как обновляется, но уровень понимания сущностей современного мира и оснований его ближайшего будущего остается на уровне 90-х годов 20 века.
Подобно тому как в советской политической теории и практике доминировали марксистские штампы и термины – «социалистическая революция», «классовая борьба», «пролетариат», «коммунизм», «общенародная собственность на средства производства», «мировая система социализма», «социальная справедливость», чуть позже – «диссиденты», «разрядка», «конвергенция» и т.п.,[2]- так в «перестройку» официальный политический лексикон пополнился новыми доминантными категориями: «тоталитаризм», «демократия», «права человека», «общечеловеческие ценности», «консенсус», «приватизация», «свободные выборы», «электорат», «свободный рынок», «разделение властей», «плюрализм», «гражданское общество», «ньюсмейкер», «виртуальная реальность», «когнитариат», «реституция» и проч.
Аналогичным образом в дискурсах политического класса уже новой, постсоветской России прочно утвердились такие понятия, как «либеральные реформы», «глобализм», «новый мировой порядок», «транспарентность», «толерантность», «мультикультурализм», «открытое общество», «волонтеры», «лоббизм», «олигархия», «монетизация», «постмодернизм», «секулярность», «устойчивое развитие», «средний класс», «ЛГБТ-сообщество», «лимитрофы» (это в конце 90-х гг. прошлого века) и, соответственно, «цветная революция», «политическая стабильность», «суверенная демократия», «управляемая демократия», «креативный класс», «когнитариат», «вертикаль власти», «гендер», «ювенальная юстиция», «праймериз», «спойлер», «омбудсмен», «нарратив», «симулякр», «фрилансер», «фронтир», «регионализация», «международный терроризм», «турбулентность», «сепаратизм», «имплементация», etc. (в начале века нынешнего).
Ну а что в наше время – в период «позднего» Владимира Путина? Где те новые понятия, которые бы отражали политическое развитие страны и движение общества и государства к чему-то новому и более совершенному?
Новые категории, безусловно, производятся и сегодня, отражая содержание так называемых новых дискурсов политической жизни страны и мира: «многополярность», «гибридная война», «умеренные террористы», «диджитал-демократия», «e-democracy», «криптодемократия», «прекариат», «салариат», «грассроудс», «кибербезопасность», «трансгуманизм», «дауншифтинг», «гипермедиа», «цифровизация», «блокчейн», «метамодерн», «инсургенты» и «дивергенты», а также «биг-дата», «фейк» и «хайп», но почти все они – либо из области глобальной и внешней политики, либо из каких-то информационно-пропагандистских и западных субкультурных лакун. Похоже, именно к внешней и информационной политике и сводится сегодня вся сколько-нибудь активная содержательная деятельность правящего в России класса. И нет, судя по всему, в его официальном лексиконе ни одной новой политфилософской категории, которая касалось бы внутренних проблем страны, её цивилизационных особенностей и той политики, что должна быть направлена на реальное развитие российского общества и российской цивилизации как таковой. И это – в то время, когда российские гуманитарные науки пополняются новыми – метафилософскими, цивилизационными, антропологическими, аксиологическими, логико-методологическими, социокультурными и иными – изысканиями и словообразованиями.
По сути, в России сформировались два принципиально разных политических дискурса: один отражает бытие, интересы и язык правящего класса и разного рода «элитарных» меньшинств, второй – объективные тренды, определяющие развитие общества и институтов его самоорганизации, а также жизнедеятельность народного большинства.
Первый дискурс суть следствие запроса правящего класса на право-консервативную идеологию и, следовательно, на охранительную, ограничительную и узкокорпоративную внешнюю и внутреннюю политику.
Так, если в отношениях с миром правящий класс охотно пользуется заимствованной «продвинутой» терминологией и готов разговаривать с зарубежными «партнерами» как бы на языке Тоффлера и Фукуямы, то в области внутренней политики, в общении с собственным народом этот класс предпочитает говорить, в лучшем случае, на языке монархиста и антикоммуниста Ивана Ильина и апеллирует не только к органичным «элитарному» мироощущению новой российской номенклатуры либеральным и неоконсервативным понятиям, но и к таким категориям, как «патриотизм», «духовно-нравственные ценности», «консерватизм», «традиция», «империя», «держава», «социальное государство», «сильная власть», «экономический рост» и т.п.
Правительство мнит себя «самым большим европейцем» в России, одновременно унижая население страны общением с ним на демагогическо-архаическом языке, которого граждане России не заслуживают. При том, что большая часть нынешних российских элит в своем политсознании остается, повторяю, на уровне 90-х годов прошлого века.
Второй политический дискурс формируется как бы снизу, сам по себе и, прежде всего, в научных и иных интеллектуальных средах и новых народных политических субкультурах.
Этот дискурс не может быть архаичным. Напротив, он значительно опережает – по языку и уровню адекватности отражения и понимания происходящего – те зарубежные заимствования, которые кажутся вполне современными нынешним российским элитариям. И в то время, когда в российской научной среде и конкретных политических практиках современной России утверждаются цивилизационная методология, модернизационные теории (не путать с концепциями модерна), экогуманизм, метаантропология, мотивационная философия, политэкономия суверенности, альтерглобализм, альтермодернизм, новая регионалистика и т.п., в политических верхах страны говорят на каком-то псевдоновоязе, пополняемом не столько учеными и специалистами, сколько дипломатами и либеральными журналистами, пребывающими в пространстве наносных и чуждых России терминов и смыслов. В первую очередь, – в пространстве лексики периферийной версии пресловутой концепции «мягкой силы» и тезиса о «неизбежности универсализации мира».
Так в конкретной политической практике противостояния русских и граждан РФ наступающему с Запада и Юга нацизму, реваншизму, терроризму, экстремизму, неоколониализму и глобальному олигархическому капитализму, когда народы постсоветского пространства естественным образом тянутся к таким категориям, как «межцивилизационный мир», «евразийская интеграция», «реинтеграция», «российская цивилизация», «цивилизационная конкурентоспособность», «национальная идентичность», «цивилизационный архетип», «культурный код», «политическая модернизация», «деолигархизация мира», «солидарное общество», «самодостаточная и солидарная экономика», «политический и экономический суверенитет», «социокультурная самобытность», «новое качество жизни», «ценностно ориентированное образование», «цивилизационно ориентированная миграционная политика», «капитализация социальной сферы», «органичные драйверы роста», «мотиваторы развития», «антропоцентризм», «баланс антропосистем», «эгогуманизм», «экологическая безопасность», «гендерная безопасность», «планетарная безопасность» и проч., правящий класс – все, что бы он не делал, включая реальное разрушение российской государственности посредством продвижения в пространство России соответствующих разрушительных технологий и образцов, – по-прежнему прикрывает предельно абстрактным понятием «реформа».[3]
Иерархия законов современного политического процесса
Таково понятийное пространство современной России и основные его дискурсы, отражающие, в свою очередь, базовые политические тренды на всех уровнях практической политики соответствующих субъектностей. Они суть отражение двух разнонаправленных процессов в нынешней российской политической реальности. Общество жаждет перемен и развития, в то время как политические «элиты» – стабилизации и, следовательно, стагнации. Общество тянется к новому, а правящий класс окукливает и архивирует свои персональные достижения и активы, добытые в «святые 90-е». Народ стремится выживать, а потому поневоле становится источником самых разных стартапов и драйвером национального развития; бюрократия если что-то и развивает, то в основном за пределами общего, национального и отечественного.
Как осуществить и обеспечить переход страны к развитию в ситуации отсутствия у правящего класса мотивов к переменам? Вот ключевой вопрос современной российской повестки дня.
Чтобы ответить на этот вопрос, надо разобраться с сущностями – разобрать по полочкам политический процесс в современной России, избегая штампов и политической конъюнктуры.
Полагаю, что перво-наперво следует выставить границы между тремя пространствами деятельности российских политических субъектов – планетарным (глобальным), региональными и национальным. Очевидно, что в каждом из этих пространств-уровней действуют принципиально разные законы, которые не могут не учитывать исследователи, а также российские политики, реформаторские целеполагания которых направлены на достижение позитивных результатов. Рассмотрим эти уровни подробнее.
Мировая политика, как уже было отмечено, подчинена сегодня не только законам естественной глобализации мира, но также той логике, которая отражает стремление конкретных и новых геополитических сил вмешаться в названный процесс и направить его по пути переформатирования. Логика становления многополярного мира (взамен однополюсного) формализует большую часть трендов и законов современного планетарного развития так, что «мировой порядок» формируется сегодня уже не только по законам глобализации, универсализации, консъюмеризации, неоколонизации, вестернизации и тотальной экспансии глобального рынка, но также по законам межцивилизационной конкуренции, деконсъюмеризации, демонополизации, деколонизации, истернизации, регионализации, суверенизации, сохранения антропосферы и т.п.
Именно в понимании логики вот этих двух мегавекторов развития современного мира и её учете в конкретной внешнеполитической практике и заключается так называемая многовекторная политика любого государства – а вовсе не в том, что понимают под этим, например, многие постсоветские страны, пытающиеся «балансировать» между ведущими супердержавами, как источниками денег и власти.
Пространствомрегиональной политикиприменительно к современной России следует считать, в первую очередь, территорию Северной Евразии (пространство действия объединений с участием России – СНГ, ЕАЭС, ОДКБ, ШОС, а также иных объединений, в том числе антироссийских вроде ГУАМ). Здесь действуют законы другого уровня: постсоветского и постимперского размежевания, интеграции и реинтеграции, внутрицивилизационной идентификации, конкуренции и кооперации, обеспечения коллективной (евразийской) безопасности и различных суверенитетов, необходимости политической и экономической модернизации и целесообразности сохранения и укрепления социокультурной самобытности и т.п.
Не случайно, к примеру, во всех постсоветских странах (бывших советских республиках) после упразднения СССР были установлены президентские системы власти. А там, где они не были установлены (в Молдове и на Украине) налицо почти полная недееспособность правящего класса обеспечить эффективное управление страной. В этом смысле недавняя «бархатная революция» в Армении смела режим Сержа Саргсяна не столько в силу его коррупционности (в некоторых других постсоветских странах правящие режимы не менее коррупционны, но их никто не сносит), сколько по той простой причине, что правящий класс РА решил поменять в стране органичную для «переходного» этапа в развитии страны президентскую модель политического устройства республики на противоестественную – парламентскую, вызвав тем самым деструкцию сложившейся в стране властной вертикали, чем немедленно воспользовались прозападные силы.
Стало быть, совершенствование президентской модели власти – одна из задач нынешнего «переходного» периода в политическом развитии любого постсоветского государства. Аналогичные законы регионального типа и масштаба объясняют специфику политических действий постсоветских и иных стран, их лидеров, «групп интересов», институтов и проч.
Наконец,политика национального масштаба– тот случай, когда объективные законы и субъективные факторы следования этим законам меняются местами: лидеры государств (тем более, если в них установлены президентские политические системы) правомочны менять действующие законы на подвластной территории и устанавливать новые. (А вот способны ли они это делать и хотят ли – дугой вопрос).
Все три уровня политической деятельности требуют от стран и их руководителей неустанной заботы о развитии национальных политсистем (в той же России – соответствующей политической модернизации).[4]Закон вечной конкуренции одинаково актуален как для малой страны, так и для сверхдержавы: остановишься – будешь уничтожен в результате внешней экспансии или внутренней «революции». К сожалению, этот основополагающий закон развития любого общества и государства игнорируется практически во всех странах постсоветского пространства, включая Россию, где политическая система практически не развивается, начиная с 1994-1995 гг.
Эволюция политического законодательства в новой России
В период с декабря 1993 года, с момента принятия новой Конституции РФ и проведения выборов в Государственную Думу РФ 1-го созыва и до конца срока полномочий этой Думы в России были разработаны и частично приняты – в развитие Основного закона государства – базовые федеральные законодательные акты, обеспечивающие функционирование новой политической системы страны как президентской республики. Это, во-первых, пакет избирательных законов, а во-вторых, пакет законодательных актов, обеспечивающих правовое регулирование в стране базовых общественных и политических институций, в том числе – ФЗ «Об общественных объединениях», ФЗ «О политических партиях», ФЗ «О профсоюзах», ФЗ «О собраниях, митингах, демонстрациях, шествиях и пикетированиях» и др.[5]
В 1995 году процесс формирования правовой базы демократического государства (в формате президентской республики) был фактически приостановлен,[6]а в период полномочий Государственной Думы РФ 3-го созыва (с 1999 года) обратился вспять: бюрократия пошла в наступление на общество, начав (под предлогом необходимости укрепления разрушенной в предшествующее десятилетие государственности) восстановление административной системы управления страной путем внесения в политические законы и законопроекты, а также в практику государственного управления различных ограничительных и запретительных норм, а также норм, направленных на блокирование в стране реального политического процесса в пользу его администрирования.[7]
Как результат: в период с 1995 года и по настоящее время в России не происходило не только политической модернизации (не путать с либеральными реформами), но и собственно политического развития. По факту произошли: частью – «административный ренессанс» (восстановление в РФ ключевых оснований административно-политической системы позднесоветского типа), частью – коммерциализация и олигархизациявсей системы принятия в стране политических решений. И все это – в новой, квазидемократической оболочке.
Соответственно, в стране сложился своеобразный административно-олигархический консенсус[8]и специфический внутрикорпоративный «баланс» властей: то есть баланс не между тремя, обозначенными в Конституции РФ ветвями власти (здесь как раз никакого баланса нет), но между двумя ключевыми «мегагруппами интересов»: либералами-западниками, приватизировавшими федеральное правительство, и национально-ориентированными либерал-консерваторами, доминирующими в силовых структурах России.
Сегодня многие исследователи называют эту систему «управляемой демократией» или «электронной демократией». С моей точки зрения, подобные термины подчеркивают некоторые характерные черты сложившейся в России политической системы, но не отражают её сути. Суть же её более точно отражает категория «гибридная демократия» или, что еще точнее, – «гибридная олигархия», поскольку имеющиеся в обществе гражданские институты (в первую очередь, общественные организации и политические движения, а также СМИ) явно уступают и в полномочиях, и в возможностях влияния институтам олигархическим.[9]
Основное условие политического развития
Автор статьи не дает оценок сложившейся в России политической системе; большинство её плюсов и минусов хорошо известны и понятны любому российскому политическому исследователю. Другое дело, насколько такая система эффективна с точки зрения достижения страной тех или иных общенациональных задач.
В условиях, когда общество нуждается в политической и экономической модернизации (а постсоветская Россия, вне всякого сомнения, в таковой нуждается),[10]система концентрации власти в руках субъекта модернизации становится важнейшим условием её успеха.[11]
Сверхполномочия и авторитарно-волевой стиль руководства были присущи всем лидерам известных политических и экономических модернизаций: Иосифу Сталину в СССР, Франклину Рузвельту периода выхода США из «Великой депрессии», Мустафе Кемалю Ататюрку в Турции, Чан Кайши на Тайване, Ли Куан Ю в Сингапуре, Пак Чон Хи в Южной Корее, а также Компартии Китая, как групповому субъекту, обеспечивающему сегодня беспрецедентный модернизационный рывок в развитии огромной страны, etc.
С учетом названных обстоятельств поствыборную концентрацию власти в руках Владимира Путина можно только приветствовать.
Автор этих строк не исключает, что модернизации в России до сих пор не произошло в том числе и по той причине, что Владимир Путин не получил соответствующих полномочий от правящих в РФ теневых «групп влияния», связанных с мировыми олигархическими кланами. Власть в России, как во время позднего СССР, по-прежнему носит коллективный (клановый) характер. Сверхполномочия же нового российского правящего класса были использованы не для модернизации, но для консервации «демократических» завоеваний этого класса (в первую очередь, – итогов приватизации крупнейших национальных активов РФ) и восстановления советской административной системы управления страной в формате частно-государственного «партнерства» олигархического типа.
Партнерство в данном случае означает сращивание бюрократии с частным бизнесом как сверху – путем коммерциализации власти, так и снизу – в результате приватизации государственных органов крупными частными компаниями.
(продолжение следует)
Автор – Владимир Лепехин, директор Института ЕАЭС
[1] Вашему вниманию представлена Часть 1 готовящейся к изданию монографии автора с рабочим названием «Политический процесс и идеологии в современной России в контексте формирования многополярного мира».
[2]В данной статье приводятся в качестве примера только политические термины.
[3]На самом деле, понятие «реформа» не имеет позитивного содержания, поскольку означает всего-навсего некие «изменения». Но кто сказал, что осуществляемые правящим в РФ классом изменения прогрессивны и позитивны? Напротив, в современной России под понятием «реформа» часто скрываются такие предлагаемые правящим классом изменения и трансформации (например, предложенная правительством РФ в июне 2018 года пенсионная «реформа»), которые больше связаны не с прогрессом, но с регрессом общества, экономики и политической сферы.
[4]Под «политической модернизацией» постсоветской России автор понимает не вестернизированный вариант «демократизации» политической системы страны, но, по сути, становление в РФ новой политической системы цивилизационного типа – так называемой «солидарной» политической системы.
[5]Автор статьи, будучи депутатом Государственной Думы 1-го созыва и являясь заместителем председателя Комитета по делам общественных объединений и религиозных организаций, отвечал за разработку политического законодательства как руководитель или член соответствующих рабочих групп.
[6] В 1995-1996 гг. президент РФ Б.Н. Ельцин не подписал ряд принятых парламентом федеральных законов, а закон «О собраниях, митингах…» был отложен им даже после преодоления Государственной думой президентского права вето, что, к слову, явилось нарушением Конституции РФ, проигнорированным всеми органами власти, включая Конституционный суд. Аналогичным образом Совет Государственной Думы в 1996 году исключил из Плана законопроектных работ ГД некоторые законопроекты, разработанные предыдущим составом парламента. Например, проект ФЗ «О правовом регулировании лоббистской деятельности в федеральных органах государственной власти», «О порядке финансирования избирательных объединений» и некоторые другие.
[7] Некоторые политические новации вроде формирования Общественных палат не меняют общей картины. Тем более, что сами эти палаты (их формирование и деятельность) также подвергаются чрезмерному администрированию со стороны бюрократии.
[8] См. Лепехин В.А. От административно-политической диктатуры к финансовой олигархии. // Общественные науки и современность, № 1, 1999, С 66-82.
[9] Подробная характеристика политической системы, характеризуемой нами как «гибридная олигархия», будет приведена в одной из следующих статей автора.
[10] О необходимости экономической модернизации заявил в одном из своих поствыборных выступлений президент России Владимир Путин. Так, в ходе Санкт-Петербургского Экономического форума 25 мая 2018 года он отметил, что для осуществления прорыва «нам предстоит продолжить модернизацию экономикии создание современных рабочих мест, обеспечить рост доходов граждан, сделать отечественное здравоохранение и образование одними из лучших в мире».
[11] Лепехин В.А. Законы модернизации. – М., Новости, 2010, 238 С.